Возникает забавный парадокс – говоря об историиXXвека, к примеру, советские историки любили выставлять радикальные националистические идеологии 1920-х и 1930-х годов – итальянский фашизм, германский национал-социализм – как своеобразный апогей или авангард капиталистической, буржуазной реакции, направленной против распространявшихся в мире подобно лесному пожару левых идей и конкретно – против «молодой Страны Советов». Враждебное отношение того же национал-социализма к коммунистической идеологии бесспорно, но зацикливание внимания на этом аспекте не позволяет объяснить, почему же, в таком случае, подобные радикальные течения не распространились по всему капиталистическому миру и не стали его базовой объединяющей идеологией. Почему самые развитые и богатые капиталистические страны, больше всех заинтересованные в предотвращении дальнейшего «триумфального шествия» левых идей, оказались вовсе даже не на одной стороне с нацистами, а непримиримо против них?

У самих нацистов по этому поводу не было ни малейших сомнений. Дело в том, что они вовсе не считали себя «реакцией». Напротив, свое движение они считали глубоко революционным по сути, а свой приход к власти в 1933 г. Гитлер именовал не иначе, как «национальной революцией». Марксистские историки, конечно же, презрительно отвергали подобные претензии, провозглашая их пустой демагогией. Еще бы, ведь по их мысли, революция может иметь лишь одну природу – социально-экономическую. Но так ли это на самом деле? Думается, что узколобость марксистской терминологии играет с историками дурную шутку. «Революция» означает насильственное (необязательно в кровавом смысле этого слова, но в любом случае – по принуждению) изменение фундаментальных основ существующего порядка. Основы же порядка совершенно не обязательно сводятся к распределению материальных благ и контролю над средствами производства. Это может быть лишь одна из составляющих, и необязательно – самая важная. Если главным вопросом революции является изменение основ общественно-политического или государственного устройства, вполне можно говорить об общественно-политической революции (например, демократической). Если же речь идет об осознании народом себя как суверенной нации и попытке привести политические реалии в соответствие с этим осознанием, можно говорить и о национальной революции.

С этой точки зрения произошедшее в Германии в 1933 г. (вернее, в течение ряда лет до того), несомненно, было национальной революцией. Да, во многом – искаженной, извращенной и имеющей ложные цели – но именно революцией, а не реакцией. И направлена она была не только и не столько против коммунистической угрозы, сколько против самого западного общества, не дававшего, по мысли ее устроителей и ощущению народных масс, адекватной возможности для развития немцев как нации.

Нацизм – крайняя, болезненно искаженная и совершенно провальная форма националистической идеологии, и использовать его как ориентир, чтобы судить о националистическом движении во всем его многообразии, по меньшей мере, опасно и чревато многими заблуждениями. Но помимо него немало и других примеров. Целая серия революций, произошедших в европейских странах в 1848 г., происходила в том числе и под националистическими лозунгами, некоторые из них вполне могут признаны и чисто национальными, согласно определению, данному нами выше. Революционная деятельность Джузеппе Гарибальди, сильно способствовавшая объединению Италии, также целиком и полностью может быть отнесена к категории «национально-революционных движений».XIXиXXвв. стали свидетелями большого числа национально-освободительных восстаний в странах Латинской и Южной Америки, Африки и Азии, и хоть и не все из них могут быть признаны национальными революциями, часть вполне может. Во всяком случае, отрицать наличие весомого революционного компонента в националистическом движении просто глупо.

Однако, всякий ли национализм по своей природе революционен? Вполне очевидно, что нет. Все современные государства Европы являются национальными, в той или иной форме основанными на идеологии умеренного либерального национализма, однако консервативный характер государственных институтов многих из них самоочевиден. Лишь немногие из них возникли или приобрели свой современный вид благодаря национальным революциям. Очевидно, что национализм может носить революционный характер – но совершенно не обязательно его носит.

Дело в том, что еще одной отличительной чертой национализма как молодой, динамичной, возможно – не полностью еще раскрывшейся идеологии является его гибкость. В разных странах, в разных социально-экономических, политических и культурных условиях, националистическое движение приобретает различные, иногда разительно отличающиеся друг от друга формы и характер. Эти формы можно разделить на две большие группы. Назовем их условно – «революционные» и «реакционные».

Критерий различия очень прост. Реакционный национализм стремится к максимальному закреплению, консервации, защите существующего национального, социального и политического порядка, а если и предлагает его реформировать – то лишь в сторону «возврата» к некой идеализированной (возможно, никогда реально и не существовавшей) «старине». В любом случае, этот идеал гиперконсервативен, с подозрением относится ко всевозможным «современным веяниям» и внешним влияниям, усматривая в них угрозу общественной морали и устоям. Часто сопряжен с той или иной степенью религиозного фундаментализма. В умеренных вариантах религиозные и реакционно-утопические элементы приглушены до уровня повышенной заботы о традиционных ценностях нации.

Революционный же национализм ставит своей первостепенной задачей радикальное изменение, а то и разрушение существующего порядка, и создание некой новой общественно-политической и/или социально-экономической модели, ранее никогда не существовавшей, призванной максимально удовлетворить потребности нации. Он более открыт новшествам, и хотя и заботится о восстановлении и защите традиционных ценностей, его представление о них может существенно отличаться от консервативно-охранительного. Старые же общественные и государственные, а зачастую и религиозные институты он считает безнадежно закостеневшими, омертвевшими и неспособными эффективно выполнять свои функции на благо нации, а в отдельных случаях – и враждебными ей.

Еще один важный критерий, по которому необходимо дифференцировать националистические движения – это их направленность «за» или «против». Назовем эту шкалу «конструктивность – деструктивность». Конструктивный национализм – тот, который ставит во главу угла утверждение приоритета собственной нации, ее идентичности и интересов, но при этом не имеет четкого и постоянного образа врага. Деструктивный национализм, напротив, изначально избирает и впоследствии систематически культивирует такой образ, отводя ему одну из центральных ролей в своей политике и пропаганде. Конструктивный национализм пытается объединить нацию на основе осознания кровной и культурной общности, приверженности общим позитивным идеалам и интересам – «за» или «во имя» чего-то. Деструктивный же, в первую очередь, объединяет «против». Объединение «против» является действенным и достаточно эффективным приемом, помогающим иногда добиваться чрезвычайно интенсивного накала страстей на национальном уровне. Однако этот метод требует постоянной, централизованной и систематической манипуляции общественным сознанием, а посему является излюбленным инструментом тиранических и тоталитарных режимов. Увлекшись этой опасной игрой, правящему режиму чрезвычайно просто забыть об интересах нации, которые он, собственно, и призван был обслуживать, и подменить их своими собственными – прежде всего, интересами удержания власти любой ценой. Тоталитаризм, на какой бы идеологической основе он ни базировался, всегда есть явление уродливое и совершенно неэффективное, даже если первоначальная идея несла в себе некое благое зерно.

Добавив к двум полученным «осям координат» еще шкалу «умеренности – радикальности», мы получим эффективный инструмент для описания и классификации всех известных мировой политической истории националистических движений. Понимание этих глубинных различий в националистическом движении имеет принципиальное значение. Это не только научная классификация – это еще и наглядная помощь для оценки деятельности той или иной националистической организации, система ориентиров для формирования идеологии, программы и стратегии действий при создании новых националистических движений. Этот вопрос особенно актуален для современной России, переживающей процесс пробуждения русского народа как суверенной политической нации.

Итак, вот три пары наших определяющих критериев: революционность/реакционность, конструктивность/деструктивность, умеренность/радикальность.

Нетрудно заметить, что большинство националистических движений, определивших лицо современной Европы, являлись в рамках этой системы координат более или менее умеренными конструктивно-реакционными. К этой же категории относятся практически все современные легальные националистические партии Европы, играющие сколько-нибудь заметную роль на политической сцене.

Такие диктаторские националистические режимы, как режим Франко в Испании и Салазара в Португалии, большая часть националистических режимов, существовавших в Европе в период между Мировыми войнами, а также, например, режим маршала Петэна в Вишистской Франции во время Второй Мировой войны, были более или менее радикальными конструктивно-реакционными, нередко – с сильными клерикальными элементами.

С другой стороны, германский национал-социализм был ярко выраженным радикальным деструктивно-революционным движением. В этой связи интересно отметить, что в странах-сателлитах Германии и на оккупированных территориях нацисты предпочитали сотрудничать именно с реакционными, а не с революционными националистическими движениями и режимами – даже там, где достаточно сильные революционные националистические движения существовали, как было, например, во Франции. Чем это объясняется? Виновен был деструктивный характер гитлеровской идеологии, которая не только сформулировала конкретный «образ врага» в лице евреев, но и пошла гораздо дальше, поставив многие другие европейские народы (от славян до французов) на различные ступени на своей «лестнице неполноценности». Да и германские народы (датчан, норвежцев, голландцев) данная идеология, даже признавая полноценными, стремилась в конечном итоге лишить собственной национальной идентичности, интегрировав их в германский Рейх и в немецкую нацию. Имея такие планы, нацисты совершенно не были заинтересованы в создании на подвластных и зависимых территориях сильных националистических движений, понимая, что в будущем такие движения вполне могут выйти из-под контроля и обернуться против них. Националисты-реакционеры в этом отношении казались им безопаснее. Нацисты, сами пришедшие к власти в результате национальной революции, отлично понимали огромную потенциальную мощь этого явления, и сделали все, чтобы предотвратить такие революции во всех тех странах, которые они предпочитали видеть объектами, а не субъектами международной политики. Это им удалось, но это же и сыграло с ними злую шутку. Нацистский «новый порядок» пал во многом из-за того, что не смог предложить остальным народам на затронутых им территориях, кроме немецкого, внятного и привлекательного видения будущего. По сути, нацисты пали жертвой собственной деструктивности.

Этот пример наглядно иллюстрирует важнейшее, фундаментальное различие, существующее между реакционными и революционными националистическими движениями. Это различие лежит в способности к охвату и мобилизации масс. Дело в том, что у националистов-реакционеров и революционеров всегда принципиально разная «целевая аудитория», поскольку в обществе в каждый момент времени различные группы людей заинтересованы в стабильности и консервации заведенного порядка (тем более, в «откате назад»), и в его радикальном обновлении. Нельзя одновременно хотеть того и другого (по крайней мере, за пределами психиатрической клиники). Численность этих «целевых аудиторий» и их конкретный состав, как нетрудно догадаться, сильно зависят от конкретной исторической ситуации. Не вызывает сомнений, что в спокойной и стабильной обстановке реакционный национализм вполне способен получить значительную и устойчивую поддержку. С другой стороны, в кризисных ситуациях, когда общество находится в процессе трансформации или национального пробуждения, революционный национализм, несомненно, обладает гораздо большим мобилизационным потенциалом. Ситуация, в которой оказалась Европа накануне и в процессе Второй Мировой войны, безусловно, была глубоко кризисной. В этих условиях именно национал-революционеры обладали наибольшим потенциалом для привлечения масс (что и было наглядно продемонстрировано в Германии). С другой стороны, национал-реакционеры вроде того же Петэна могли привлечь лишь относительно ограниченную народную поддержку. Большинство населения могло сохранять некоторое время лояльность к их режиму – но не в силу «верности идеалам», а просто за неимением лучшей альтернативы. Как только такая альтернатива появилась на горизонте, лояльность растаяла.

Антон Попов