Очень трудно начинать разговор, связанный с религией или верой. Очень легко ранить кого-то, сказать что-то не то, ввести в заблуждение или оскорбить. И тем не менее, не говорить на эту тему тоже нельзя. Ведь, если ты молчишь о чем-то болезненном – это не поможет тебе избавиться от боли. Наоборот – это только усилит ее со временем.

Начиная с протестной зимы 2011-2012 многие чувствуют, что в обществе формируется новый раскол, новая линия, разделяющая граждан на два лагеря. В самом этом факте нет ничего страшного: во всех странах существуют социальные расколы по нескольким направлениям, именно на них вырастают партии, они обеспечивают смену власти, элит и, как результат, политическую стабильность. В России эти расколы формируются по своему «уникальному российскому пути».

В европейских странах традиционно выделяют четыре базовых раскола: центр-периферия, церковь-государство, город-село и собственники-рабочие. Первые два сложились в период национальных революций и отражают конфликт между централизующей ролью государства и культурными особенностями провинций. В настоящее время эти расколы проявляются в отдельных странах и на отдельных территориях. Идеологический контекст раскола церковь-государство несут в себе в основном христианские демократы, в то время как регионалистские партии отражают конфликт центра и периферии. Стоит отметить, что последние популярны там, где территориальные вопросы являются предметом острой дискуссии и доходят до реферндумов об отделении или даже до вооруженных конфликтов.

Вторые два раскола сформировались в эпоху европейской индустриализации и несут в себе конфликты и идеологию той эпохи. В первую очередь – это конфликт собственники-рабочие, который лег в основу деления на социалистов и либералов, а также – это раскол город-село, который отражает противостояние консервативных и либеральных ценностей, на нем же формируются аграрные партии. Партии, возникшие по этим расколам являются основными игроками на политическом европейском рынке, именно они образуют большие европейские надпартийные структуры, именно в них обсуждаются и продвигаются основные политические решения.

Постиндустриальное развитие задает свои тренды и исследователи отмечают возникновение постматериалистского раскола, на котором возникают новые политические движения.

В России из всех европейских расколов исследователи более или менее соглашались увидеть только один: центр и периферия. Да и то, он, можно сказать, перевернут. Периферия не пытается задать свою повестку дня, но все сильнее чувствует свою оторванность от центра.

В 90-е годы в России, как и во всех транзитных странах, сильно проявлялся раскол старый-новый режим. Сейчас он ушел на второй план, хотя, возможно он еще будет задавать тренд через какое-то время.

События последних нескольких лет, мне кажется, позволяют начать разговор о формировании нового раскола. Его можно назвать европейско-евразийским или традицоналисты-модернисты. Пока я не вижу, чтобы он повторял какой-либо из европейских конфликтов: церковь да, вроде бы присутствует в нем, но не конкурирует с государством, типичный представитель традиционалистов – это вроде бы житель провинции, но потребность культурной обособленности какой-либо территории не артикулируется. Да и спор о возвращении к советстким временам не идет, ведь, хотя нас отсылают к исконным русским традициям, «духовные скрепы» должны появиться новые.

Традицоналисты искренне верят, что на митинги за честные выборы все ходили за деньги, ну или были зомбированы, оболванены, загипнотизированы врагами с запада, в то время, как прогрессивно-либеральная часть общества не понимает людей, стоящих в очередях на морозе, чтобы поцеловать православные реликвии — Дары волхвов.

Мы все устали от состояния напряженного недоверия, от постоянного ожидания ножа в спину, дубинки в подъезде. Проблема физической безопасности, возможно, поменяла окрас по сравнению с предыдущими десятилетиями, но осталась по прежнему актуальной, более того, вошла настолько глубоко в нас всех, что мы ее почти не замечаем. В поисках безопасности и доверительной обстановки мы идем на митинги, собираемся в группы в соцсетях, чтобы собирать деньги для нуждающихся, организовывать праздники для одиноких, обсуждать новости друг с другом и постепенно расширять этот волшебный круг доверия. Все те, кто хоть раз почувствовали теплое прикосновение этого круга, стремятся обрести его снова и снова.

Те, кто не искал этого тепла в протестных митингах, искали его в других сферах. Например, в религии. Они искали его там уже давно. Представьте себе безыдейную и бессмысленную жизнь в маленьком городе. Мне всегда представляется женщина средних лет, учительница или мед.сестра, муж пьет или бьет (или и то и другое), дети подрастают и тоже далеко не всегда дают повод для радости. Она одинока, ее подруги такие же, если не уехали прочь за счастьем. Что-то случается в ее жизни очередной раз и она идет в церковь, как в последнюю инстанцию (а может ее подруга приводит), она ходит туда, общается с батюшкой, подсознательно ожидает от него помощи, и он дает ей то утешение, которое может дать. Конечно же она едет на поклонение реликвиям, искренне считая, что таким образом она проявляет свою веру и ищет благословения для себя и близких, а на самом деле, в поисках доверительной комфортной среды.

Ждать, что этот конфликт рассосется – глупо. Его облепляют все проблемы толарантности, обостряются все те вопросы, которые косвенно или прямо связаны с безопасностью. Как выйти из этого мирно, я не знаю. Нет подобного опыта в истории. Более того, опыт европейских расколов показывает, что они переживаются и переживываются только революциями. Мы можем только постараться минимизировать жестокость этих революций, попробовать построить конструктивный диалог, формировать пространства общего доверия, которые будут одинаково согревать представителей обеих сторон и обсуждать повестку дня мер повышения безопасности. Но это уже совсем другая история.