Мы не знаем, что сказал Иван Агафонов Мирзоеву. Мы не знаем, что между ними произошло. Мы не знаем, был ли удар Мирзоева действительной причиной смерти Агафонова . И все понимают, что если бы они не были представителями разных этносов, данная трагедия не приобрела бы обретенного ею звучания.

Но если уйти от российских этнических проблем (которые, конечно, сами по себе значимы), да и от самого по себе конкретно этого случая, мы столкнемся с куда более масштабной и опасной проблемой, родившейся не сегодня. Рядовой гражданин страны стал с некоторых пор абсолютно беззащитен в своем достоинстве – беззащитен перед оскорблением любого хама. Как трамвайного, так и медиа. Шайки полупьяных подростков фланируют по улицам города, сквернословят в транспорте, пьют и шумят в подъездах, но милиция старается не обращать на них внимания. А если гражданин сам начнет защищать свое достоинство и ответит так, как он должен ответить в данной ситуации, – виновным окажется он.

В 70-80-е годы в советском кино было снято несколько фильмов на тему о том, что защищаться от хулигана более рискованно, чем быть хулиганом. Когда в одном из них, столкнувшись с требованиями своей совести, прокурор отказывается от обвинения и заявляет, что подсудимый, который ударом палки убил главаря группы подростков, оскорблявших его жену и друзей, был прав в своих действиях, – даже тогда опустившаяся в своем бесстыдстве до предела женщина-судья, которую играет Светлана Немоляева, выносит обвинительный приговор подсудимому (Валерий Золотухин). И после заседания бесстыдно заявляет прокурору: «Я так не люблю все эти драки, самосуды…». Т. е. для нее заведомо виновен не тот, кто оскорбляет, а тот, кто защищается. Уже тогда в советском обществе родилась лишенная достоинства группа, которая, наставляя своих детей, вместо «Ударили, оскорбили – дай сдачи!» стала учить их мерзкому и подлому «Оскорбили, ударили – тихо отойди в сторону».

В другом позднесоветском фильме, когда героя допрашивают в милиции, следователь издевательски говорит ему: «А за что Вы ударили гражданина?». – «Он плюнул мне в лицо». – «Это я понимаю, – произносит следователь. – А ударили-то Вы его за что?». – «Так как «за что»?! Он же мне в лицо плюнул!». – «Да ясно, ясно. Ударили-то зачем?».

Оскорбление было ненаказуемым. Зашита – наказуема. Воспитывалась психология жертвы. Причем не сознательной, когда человек отдает свою жизнь за свою честь и свои идеи, а животной, кроличьей: пусть убьют, но мирно, без драки. Тебе можно плюнуть в лицо, и в милиции даже не примут заявление по этому поводу. Да и откуда ты возьмешь свидетелей?.. Но если ты сохранил свое человеческое достоинство и сломал челюсть мерзавцу, ты будешь осужден. И так воспитали общество, не имеющее чести. Общество «Ням-Ням», которое мог зарезать один волк. Способное пережить все, что только возможно. Не вставшее и не взявшееся за оружие, когда банда информационного зверья насиловала страну и ее ценности. Не пошедшее на баррикады, когда банда политического зверья ломала эту страну на части. Не вышедшее на площади и не свергшее власть людоедов начала 1990-х, когда это людоедское зверье грабило и их, и остатки их страны.

Животный тезис «Ни одна идея не стоит жизни человека» тоже родился из подлого правила «Оскорбили – отойди в сторону». Но человек тем и отличается от животного, что ему есть за что умирать, кроме своего биологического существования. Неспособный защитить свою честь неспособен будет сражаться за свою страну. Неспособный умереть за идею и веру опускается на уровень животного. Неспособный убить за честь опускается ниже. Он становится овощем.

В «Роб Рое» у Вальтера Скотта есть такой момент. Он пишет, что все шотландские горцы были чрезвычайно вежливы друг с другом, потому что на боку у каждого висел палаш, и каждый знал, что за неловкое слово придется драться с оскорбленным насмерть.

И не нужно говорить: «Он лишь задел тебя словом – ответь ему тем же». Это – ложь. Потому что вступать в дискуссию с хамом, подонком или провокатором значит не уважать себя. На слово оскорбления нужно отвечать делом возмездия.

И не нужно говорить, что интеллигенты не дерутся. Это – ложь. Лишь тот может быть признан подлинным интеллигентом, кто, защищая свои честь и идею, способен сломать челюсть покусившемуся на них. Лишь научившись защищать свою честь, можно научиться защищать свою страну.

И не нужно говорить: «Это ужасно – бить человека». Это – ложь. Потому что тот, кто не уважает честь, веру и страну другого, уже не может быть признан человеком. А потому священное правило «Отнесись к другому так, как хочешь, чтобы отнеслись к тебе» на него не распространяется.

Как написал в великом стихотворении «Убей его» Константин Симонов: «Все, что родиной мы зовем, Знай: никто ее не спасет, Если ты ее не спасешь; Знай: никто его не убьет, Если ты его не убьешь. И пока его не убил, Ты молчи о своей любви, Край, где рос ты, и дом, где жил, Своей родиной не зови… Так убей же хоть одного! Так убей же его скорей! Сколько раз увидишь его, Столько раз его и убей!»

Потому что слово тоже может убивать – не только в переносном, но и в прямом смысле слова. Публичное слово, в отличие от физического оружия, имеет объектом своего поражения честь, достоинство и ценности другого человека. И тот, кто его произносит, должен за него отвечать и не считать себя свободным от всего, которому позволено все – в т. ч. наносить оскорбления и унижать достоинство других людей. Должен быть приучен не оскорблять имеемые у другого сакральности, символы веры. Потому что на оскорбление можно получить ответ. И не только моральный и коммуникативный.

В преамбуле Всеобщей Декларации прав человека есть одно важное положение, мимо которого обычно проходят даже те, кто использует этот неоднозначный документ в своей политической борьбе.

Там, в частности, записано: «Необходимо, чтобы права человека охранялись властью закона в целях обеспечения того, чтобы человек не был вынужден прибегать, в качестве последнего средства, к восстанию против тирании и угнетения».

Т. е. признается, что люди, чьи права оказываются попраны,имеют право на физическое насилие в защиту своих прав против тех, кто их права попирает.

Далее, уже первая статья Декларации гласит: «Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства».

Пятая статья: «Никто не должен подвергаться пыткам или жестоким, бесчеловечнымили унижающим его достоинство обращению и наказанию».

Т. е., с одной стороны, достоинство человека (и его ценности) признается тем, на что человек имеет право, – и посягать на него никто не может, используя свои прочие права. С другой – если общество не защищает достоинство и ценности того или иного гражданина, он имеет право на применение насилия по отношению к оскорбившему его. И в конечном счете никто не вправе и не в силах его остановить.

Если общество хочет этого избежать (а цивилизованное общество должно стремиться этого избежать), то оно должно само защищать честь, достоинство и ценности своих граждан. При прочих равных это должен делать суд. Но российский суд этого не способен делать в принципе. Российский суд всегда стоит на стороне сильного против слабого. На стороне власти – против гражданина. Когда журналист Подрабинек в своей статье допустил высказывания, оскорбительные для определенных социальных групп и определенной части общества, власть предложила решать эти вопросы не путем гражданского давления на журналиста, а путем судебного иска. Но иск лишь показал издевательский характер самой этой идеи: высказывания Подрабинека не были признаны оскорбительными, и прежде всего потому, что отношение власти к этой части общества молчаливо совпадает с отношением самого Подрабинека.

Но оскорбление является оскорблением вне зависимости от того, признаёт ли это власть. Если суд не признаёт оскорбление оскорблением – значит, он оставляет за гражданином право самому отвечать на оскорбление и самому карать за это оскорбление. И это есть его естественное и неотъемлемое право. Гражданин имеет право, если государство не защитило его от унижения его достоинства и оскорбления, применять насилие по отношению к обидчику.

Есть неприятное. И есть оскорбительное. И есть оскорбляющее святыни и ценности. Подонок является подонком вне зависимости от того, какой этнос он представляет; он является подонком вне зависимости от исповедуемых им взглядов. Точнее, не считающийся с ценностями другого не есть человек. Он есть животное, и как таковое не представляет никакую нацию и никакой этнос. И всякий порядочный человек имеет право в ответ на плевок в лицо ответить и пощечиной, и ударом в челюсть.