Я тут же представил себе, как два согбенных, отживающих свой век человека - в латаных валенках и затасканных телогрейках - отворяют присыпанную сугробом дверь и, задохнувшись холодным и резким степным ветром, кричат слабеющими голосами: «Ка-ра-ул...».

В этом крике все: отчаянье от болезней, старости, надвигающейся немощи; страх от возможности умереть в холодной избе, и никто не узнает о твоей кончине, - так и будешь валяться, пока какой-нибудь случайный путник не натолкнется на заброшенную в степи, занесенную сугробом хату; надежда - а вдруг кто-нибудь услышит, придет, отогреет сердце душевным разговором, уймет боль в ногах и пояснице. В этом крике обида и на детей, которые забыли своих престарелых родителей, мыкаются где-то на чужбине, отбившись от своего, и не прибившись к чужому берегу. Боль и тревога за внуков: мы-то - худо ли, бедно ли - свою жизнь прожили, а у тех еще все впереди, и Бог весть, как сложится, когда все так неспокойно. И еще какая-то душевная, глубинная жалоба на огромную несправедливость, когда кажется, что и не жил еще, все надеялся - завтра, потом, а уж жизнь прожита, и ничего не исправишь, не изменишь, не вернешь, и жизнь оказывается большим обманом, только непонятно, кто обманывает и зачем...

Увы, это не литературное воображение автора.

За прошедшие с развала СССР 20 лет в стране не стало 23 тысячи населенных пунктов, из них 20 тысяч - сёл и деревень. Еще 20 тысяч - на грани вымирания, в них осталось по 5-7 стариков.

Я бывал в этих деревнях и видел этих стариков. На зиму, когда уедут последние дачники, а землю скует морозом, они обычно сбиваются в одну избу. И не только для того, чтобы таким образом сэкономить дрова и электричество. Вместе не так страшно. А главное, чтобы не помереть в одиночестве. А если и порознь живут, то каждый день навещают друг друга, чтобы убедиться, что сосед жив и не болен.

В деревне Новые Авгуры Кадошкинского района Мордовии осталось всего два мужика. Один выращивает скотину, другой делает срубы. Каждый живет своим хозяйством, а встречаются лишь для того, чтобы обсудить случайных путников, забредших в деревню. Потому что главную опасность для себя они видят не в диких зверях, не в холоде и голоде, а вот в этих незваных гостях.

Кировская область каждый год теряет на карте до 70 населённых пунктов. Только за последние 20 лет в регионе не стало 1300 деревень. Готовятся «к списанию» ещё 40 населённых пунктов. Среди «умерших» - деревня Марковцы. Остов дома, внутри которого уже выросло дерево, вот и все, что сегодня напоминает о ней - это ли не символ нынешней русской деревни? А ведь здесь когда-то было 15 жилых домов. Среди умирающих и деревня Пронинцы, что в нескольких километрах от Марковцев. Живут в ней, как и в Новых Авгурах, всего два человека. Старик Ивани Галина, она помоложе. Говорит: «Пока год-два поживем, а дед умрет, я здесь одна не останусь, уеду».

76-летний Владимир Быков когда-то жил в красивом селе на холме с церковью, прудом и примерно 30 домами. Сегодня он последний, оставшийся здесь человек - оборванный и забытый в своем доме из двух комнат. А умрет - сельцо Исупово Костромской области, затерянное в снегах центральной России, умрет вместе с ним.

На картах Костромской области, как и Кировской, от десятков деревень остались одни названия: Половиново, Северный, Ульшма, Трасса, Усть-Сенная, Стеклянный завод, Ошурка, Игошино…

В Дьяково живут восемь семей. В соседнем Козино, где много лет назад закрылся сырный завод, две. В Домнино домом для большинства оставшегося населения стал православный монастырь. На много миль вокруг единственный человек, имеющим постоянную работу, - тракторист Николай Кузнецов, который зимой чистит дороги к обезлюдевшим деревням.

Но чаще всего дороги к ним никто не чистит, они заметаются снегом - ни пройти, ни проехать. Живут зимующие в них жители тем, что вырастили на огородах, собрали в лесу и купили у заезжих торговцев за лето. Когда заканчиваются припасы – в основном хлеб, крупы, кто-то из тех, кто покрепче, надевает на плечи рюкзак и на лыжах пробивается к большаку, к автолавке.

Накануне холодов просят трактористов из ближайших деревень вырыть на кладбище несколько ям. Ведь, не дай Бог, помрет человек, могилу в мерзлой земле старикам не осилить. Не оставлять же покойника на растерзание диким зверям.

Боятся старики не зря. В соседних деревнях могут жить не только такие же, как и они, бедолаги, а Бог знает кто: лихие переселенцы с Кавказа, нелегалы из среднеазиатских республик. А то и бродячие цыгане, бомжи, рецидивисты. Те могут отобрать и последнее. Или заставить жить по своим законам. Примеров таких хоть отбавляй.

Старицкий район Тверской области во время двух чеченских войн облюбовали чеченцы. Они скупали пустующие дома и селились кучно. В иных деревнях приезжих оказывалось больше, чем коренных. И жили они по своим законам, чувствуя себя хозяевами, а не гостями, заставляя и местных жителей жить по законам гор.

- Мне маленький чеченец сказал: «Ты здесь НИКТО, а я КТО!». Откуда это у него? - удивлялась одна из жительниц деревни Луковниково.

- Население района сокращается, очень низка рождаемость. Ни для кого не секрет, мы вымираем, - говорил мне с горечью глава района Сергей Журавлев. - Хотим мы этого или нет, пустующие земли все равно будут кем-то осваиваться - другими нациями, народностями. Можно, конечно, искусственно ограничить миграцию, но результата это не даст...

Специалисты утверждают: ещё 20 лет такой политики, и деревенский уклад может исчезнуть, а деревенская жизнь стать своего рода современной Атлантидой. Да что там уклад. Мы вместе с деревней теряем контроль над территориями, над страной. Кто занимает оставляемые земли? Никто не знает, нет такой статистики.

Валерий Михайловский – врач, писатель, этнограф из Нижневартовска долгое время был защитником интересов коренных народов хмао – ханты, манси, ненцев.

Однако, пройдя с экспедицией от Петербурга до Сургута, он пришел к выводу, что спасать надо прежде всего русскую нацию. Нигде такого разорения и запустения, как в чисто русских деревнях, нет.

- Вымирающий народ – это русские! Такая красивая природа, замечательные леса, дичи полно, и – умирающие деревни. Жутко! Представьте: стоят избушки черные, покосившиеся, придавленные снегом. Следов вокруг нет, всё брошено. Стекла разбиты. Окна - что пустые глазницы на черепе – слепые дома стоят. Все мы – слепые, страна слепая, потому что главной беды не видим. Мы слепые без этих деревень, без их жителей, без отсвечивающих на солнце окон, без тропинок, которые должны бы вести к каждому дому, без лая собак, без дыма над крышами. А где осталось несколько человек, впечатление, что это трупы ходячие. И не старики еще вовсе, люди по 40-50 лет, а выглядят древними, немощными. У них даже выветрилось нормальное человеческое любопытство. Мы заехали в деревню – а они и не спрашивают ни о чём, им ничего неинтересно. Устали люди от самой жизни. Это страшно. Нужно спасать русскую деревню, потому что культура этноса держится именно на ней. Город всех унифицирует, стирает различия между нациями, корней своих никто не помнит. Не будет деревни – не будет культуры, не будет нации.

Но есть и другая опасность. За 20 лет реформ мы потеряли не только 20 тысяч деревень, но и 20 миллионов человек – как во второй мировой войне.

У нас население продолжает сокращаться. А в мусульманских республиках, наоборот, растет. У нас демографический спад, у них демографический взрыв, последствия которого сами эти страны преодолеть не в состоянии.

В Таджикистане за последние 10 лет народа стало почти на полтора миллиона больше, прокормить себя за счет собственных ресурсов республика не может, хотя большая часть естественного прироста приходится на сельскую местность. Такая же ситуация в Узбекистане с той лишь разницей, что его население в четыре раза больше. Численность жителей ежегодно возрастает почти на полмиллиона человек. И две трети естественного прироста приходится на сельскую местность, что ведет к быстрому росту аграрного перенаселения и безработице. В Киргизии темпы демографического роста ниже, зато гораздо хуже экономическая ситуация, а крайне нестабильная политическая ситуация побуждает население к эмиграции.

Поредевшее же русское население жмется к Москве и крупным промышленным центрам, оставляя пустующими огромные территории. На них давно положили глаз не только наши ближайшие соседи, но и заокеанские.

Редакция одной японской газеты опубликовала открытое письмо американки, которая предлагает всем японцам переехать в Россию, выкупив аналогичный по размерам участок земли на ее территории, и построить там новую Японию, используя свои родные острова лишь как курорт для посещений, но не как место постоянного жительства.

Все это можно было бы принять за неудачную шутку, если бы не горькая действительность. Дальний Восток давно осваивают иностранцы - китайские фермеры. В центрально-европейский район по специальной программе предлагается переселять безработных жителей северокавказских республик. Более того, в свое время госсекретарь США Кондолиза Райс заявила, что шикарные сибирские земли для одной страны слишком жирный ломоть. Что за этим поможет последовать, нетрудно предугадать.

Вот какие картины видятся за тысячами брошенных деревень.

…Я ехал в Камышинку кричать вместе со стариками - «Караул!». Выйти на шаткое крыльцо и выкрикнуть, как выплеснуть из себя, всю боль нашего издерганного, распадающегося, сумасшедшего времени. Захлебнуться криком, как ветром, как горькой водкой - за всех отчаявшихся, обнищавших, покалеченных Афганистаном и Чечней, облученных Чернобылем, обожженных национальной ненавистью и опаленных братоубийством. За всех обиженных, больных, обманутых, осиротевших, ожесточившихся...

А Камышинка оказалась живой. Узнав, что в деревню кто-то приехал, потянулись к машине люди. Заговорили все разом, вроде как и не со мной, а друг с другом, спеша выговориться.

- Хлеб-то три дня в неделю привозят, уж мы и рады...

- А заболеешь, так у каждой какие-то таблеточки есть. Может и не годны, а все пьешь - вдруг поможет.

- Нам бы только дорогу намостили. Ведь прихватит - ложись в колею и помирай...

- На другом краю слепой фронтовик живет - без воды, без дров. Может, он «Караул!» кричит?

Фронтовиком оказался Дмитрий Федорович Самошин. Контузия лишила его слуха. А после войны уже в колхозе наметом прижало спину. Теперь не только не слышит, но и не видит. Детей нет, надеяться не на кого. Но самое горькое, государство не признает его фронтовиком. Какую-то нужную бумагу утерял, когда в войну выбирался из окружения, и теперь никак не восстановит.

- Он уж и плачет: как я ни воевал, а про меня забыли, в пенсиях с бабами уравняли, - говорит о муже Анна Петровна. - А то норовил руки на себя наложить, так я даже колодец во дворе завалила.

Одну зиму Самошины уезжали к племяннику в город, но вернулись. Тут, в Камышинке, и земля своя, и воздух роднее. Сядут рядком на завалинку - дома! А то Дмитрий Федорович возьмет в руки гармошку да запоет: «Прощай, страна моя родимая...». Люди плачут.

Все, все, все! Я понял, что больше не выдержу. Да сколько можно душу-то рвать? И одни ли Самошины в таком горе? За что же, за какие прегрешения выпала такая доля русской деревне?!

И вдруг подумал, что все мы, по сути, жители деревни Камышинка. А точнее, вся страна - одна большая деревня «Караул!». Когда я собирался в Камышинку, мои знакомые просили меня взять их с собой. «Караул!» крикнуть хотелось многим. Я, как бы отшучиваясь, обещал покричать за всех. А выходит, подвел.

И вот однажды оказался в совсем заброшенной деревне. Ни одного жилого дома, ни одной живой души. Вот здесь, подумал, и исполню обещанное. Вышел из машины. Взошел на крыльцо одного из оставшихся строений. Распахнул дверь. Изнутри повеяло нежилой сыростью. Вот и хорошо, подумал я, вот и ладненько. И никто не слышит. И не стыдно. Открыл рот. Набрал воздуха в грудь...

И вдруг испугался. Что не выдержат нервы, рассудок, сердце. Сошел с крыльца, пошел к людям. Не добро быть человеку едину. Давайте кричать вместе...