Статья профессора Валерия Соловья «О русской партии» была воспринята многими читателями как манифест, возвещающий о грядущем создании принципиальноновой силы в российском политическом поле. Ключевая особенность предлагаемого проекта состоит в том, что с точки зрения идеологического наполнения он не будет стеснен узкими догматическими рамками какой-либо доктрины, а будет открыт для всех тех, кто настроен на конструктивное сотрудничество во имя блага России на общедемократической и социальной платформе.

В.Соловей высказал тезис о недопустимости «привязывать» идеологию нового движения к какому-либо узкому дискурсу, каким бы правильным и привлекательным каждому из нас в отдельности он не казался. В этой связи он считает нецелесообразным монополизировать «Русскую партию» за собственно русскими националистами (как и за любыми другими идейными течениями) – или даже вносить этноним «русский» или производные от него в наименование организации. Тем не менее, как отмечает автор, «перестав быть только националистами», национально-ориентированные силы сумеют стать важным и даже системообразующим компонентом будущей партии.

Основные идеи статьи-манифеста уважаемого ученого навели меня на мысль о том, что опыт создания широкого движения, органично сочетавшего социальную и национальную программу действий, уже был реализован в недавнем прошлом у непосредственных географических соседей России, ранее даже входивших в единое политическое и экономическое пространство с нами. Я имею в виду страны Балтии – Эстонию, Латвию и Литву. Там в конце 1980-х гг. интеллектуальная элита титульных наций при поддержке широких масс создала мощные общественные организации – Народные фронты, - которые позволили за чрезвычайно короткий исторический отрезок времени пройти путь от режима советских социалистических республик до национальных государств европейского образца. Бесспорно, сегодняшняя Россия имеет ряд резких отличий от Прибалтики времен перестройки. Однако история и сама природа Народных фронтов, выступавших за радикальные национальные и социальные перемены, заслуживают определенного внимания. На мой взгляд, общая тактика, также задачи и цели, которые прибалтийские движения ставили перед собой два с лишним десятилетия назад, могут отчасти послужить прообразом для новой российской политической силы, стремящейся коренным образом изменить вектор развития нашей страны.

К началу активной фазы перестройки (1988 г.) основная масса эстонцев, латышей и литовцев испытывала острое недовольство состоянием дел в своих республиках. Поскольку советский режим (который в глазах многих людей воспринимался не только нелегитимным, но и вовсе оккупационным) на протяжении почти полувека блокировал практически все возможности «выхода пара», то провозглашенная Горбачевым политика «гласности» вызвала лавинообразный всплеск социальной активности во всех слоях общества. Среди многочисленных претензий и обид титульных народов Прибалтики (под таковыми здесь я подразумеваю эстонцев, латышей и литовцев, однако русские также, начиная с эпохи Древней Руси, проживали на этих землях, составляя, впрочем, относительно небольшое меньшинство) адресованных советской власти, можно выделить несколько основных:

1. Причиненная психологическая травма, вызванная разрушением традиционного хозяйственного уклада и приведшая к резкому снижению темпов роста населения.

2. Большие демографические потери вследствие массовых советских депортаций 1940, 1948 и 1949 гг., добровольной эмиграции вместе с отступавшей немецкой армией и гибели людей на фронтах Второй мировой войны.

3. Волюнтаристская советская миграционная политика по привлечению трудовых мигрантов из разоренных русских областей РСФСР для строительства и обеспечения функционирования предприятий общесоюзного значения Последствия этой политики оказались особенно тяжелыми для латышей: их доля в населении республики за полвека сократилась с 80 до 52% (по данным на 1989 г.). Одновременно с изменением культурной среды происходило резкое сужение сферы применения латышского языка, приведшее к возникновению ассиметричного двуязычия, а на территории Латвии, особенно в городах, сформировалась фактически двухобщинная демографическая структура. Похожая ситуация, хотя и менее явственно, наблюдалась также в Эстонии и Литве. Разумеется, для народов с развитым национальным самосознанием такое положение дел было крайне неприятным. Кроме того, учитывая сильнейшие антиправительственные настроения в Прибалтике, власть комплектовала органы МВД и КГБ по большей части приезжими русскоязычными кадрами, не владевшими соответствующими национальными языками (данное обстоятельство, возможно, как никакое другое способствовало развитию ощущения прямой иностранной оккупации).

Когда весной 1988 г. некоторые прибалтийские национально ориентированные общественные деятели, почувствовав сдвиги в политическом климате, намекнули широким массам на желательность поддержки перестройки, инициатива снизу не заставила себя долго ждать. Представители всех социальных слоев сразу же проявили активную готовность к объединению. За несколько месяцев, например, в Эстонии под программной платформой нового общенародного движения, названного Народным фронтом - подписались практически все взрослые жители республики из числа коренного населения.

Каковы же были, собственно, официальные требования «Народного фронта»? Если мы обратимся к его официальным документам, то не увидим там предложений вроде «немедленного изгнания всех русских колонистов», «запрета использования иностранного языка» или даже «прекращения незаконной оккупации страны». Напротив, программа Народного фронта изначально включала себя положения именно демократического и социального характера, направленные на повышение гражданской инициативы, создание механизмов реального народовластия на всех уровнях, решение экологических проблем, возникших из-за размещения в Эстонии вредных производств.

Участие в новых общественных структурах было предельно открытым: в них могли состоять люди самых разных политических взглядов – от националистов и либералов до социалистов и даже коммунистов. Принадлежность к титульным нациям также не играло определяющей роли при вступлении в движение: в нем участвовали отдельные представители и даже целые объединения национальных меньшинств – русских, поляков, евреев, украинцев. Столь широкая платформа Народного фронта была обусловлена самой миссией движения, а именно созданием нового легитимного властного центра, независимого от КПСС, который впоследствии смог бы самостоятельно решать конкретные национальные и социальные проблемы. Пожалуй, единственным негласным критерием отбора была лояльность титульным нациям с их языками и культурой, что указывало, пусть и неявно, на националистический характер новых организаций. Косвенным образом в пользу данного предположения свидетельствует и тот факт, что большинство этнических русских не участвовали в Народных фронтах. Они примкнули к т.н. «Интернациональным фронтам трудящихся», программа которых предлагала поддерживать перестройку, не предавая значения национальному вопросу (анализ причин такого выбора выходит за пределы настоящей статьи).

Означала ли повышенная концентрация лидеров движения на «общегражданских» вопросах отказ от «национальной» повестки дня? Ни в коей мере. Еще весной 1989 г., когда движение еще только набирало обороты, один из лидеров Народного Фронта Эстонии академик Виктор Пальм писал о том, что революция социально-экономическая в целом невозможна в отрыве от революции «национально-антиколониальной»:

«Существует убеждение, что сначала надо решить основные социально-экономические проблемы как определяющие. Вопросы же, связанные с нациями, следует отнести во вторую очередь и решать их после успешной подготовки реального базиса…

Жизнь полностью опрокинула эту абстрактную схему, причем не только локально в Эстонии, но и в рамках всего Союза. История напомнила нам не лишний раз, что революции не делают — они происходят. Оказалось также, что и народный фронт не может быть создан запросто, в результате чьих-то организационных усилий. Он возник на наших глазах как итог поразительного процесса самоорганизации народа; появившись, стал развиваться по своим собственным законам. Достаточно было лишь одного единственного клича в прямой эфир. Инициаторы ведь не обнародовали на следующий день составленное ими воззвание, не прилагали по своей инициативе никаких дальнейших организационных усилий. Это делалось сознательно, чтобы избежать лишней конфронтации с далеко еще не полностью и открыто перестроившимся руководством республики, давая ему время на восприятие нового поворота событий. Народ же не пожелал повременить и буквально со следующего дня начался спонтанный процесс возникновения групп содействия идее создания народного фронта…

Такая готовность к активной самоорганизации проявилась несимметрично — в основном в среде эстонской части населения. Если Народный Фронт Эстонии и предотвратил возникновение эстонского национального фронта[sic], то тем не менее он был захвачен вихрем бурно нарастающего национального движения. В первой половине апреля на волю вырвались запретные в течение десятилетий национальные цвета, а манифестация 17 июня на Певческом поле обильно нарядилась в сине-черно-белые одеяния, при виде которых люди не стыдились своих слез».

В той же статье Пальм задавал риторический вопрос, сама постановка которого не оставляла места для сомнений в наличии у движения национальной повестки:

«900 ТЫСЯЧ и 600 ТЫСЯЧ — эти магические числа, отражающие численность эстонского и не­эстонского населения в республике, не раз произносились вслух... Дано ли нам или кому-либо вообще справиться со свинцовой тяжестью давления сил, ставящих на карту противопоставления эти сотни тысяч?»

Очевидно, что на раннем этапе движения национальный вопрос слишком открыто не ставился, дабы избежать ненужных на тот момент конфликтов с Москвой и приезжим русским населением. Однако дальнейшее развитие событий раскрыло именно националистический потенциал Народных фронтов, изначально позиционировавших себя как сугубо общегражданские движения. По мере того, как они набирали силу, требования по защите интересов именно титульных народов стали звучать все громче. На них вынуждена была реагировать и местная партийная элита. 16 ноября Верховный совет Эстонской ССР принял Декларацию о суверенитете, которая провозглашала верховенство местных законов над законами СССР. В январе 1989 г. тот же орган власти первым среди союзных республик принял закон о языке, который законодательно установил статус эстонского языка как единственного государственного и гарантии для его защиты в целях сохранения и развития эстонского народа и его культуры. В Латвии примерно в то же время был принят закон, запрещавший миграцию нелатышского населения из-за пределов республики.

Наконец, именно прибалтийские Народные фронты явились вдохновителями и организаторами крупнейшего национально-волевого акта – «Балтийского пути». 23 августа 1989 г., в 50-ю годовщину заключения Договора о ненападении между СССР и Германией, 2 миллиона человек выстроились в одну непрерывную цепь от Таллина до Вильнюса. Они выступили с требованием восстановления национальной справедливости: осуждения пакта Молотова-Риббентропа и предоставления независимости странам Балтии. Зимой 1990 г. во всех республиках на первых альтернативных выборах в Верховные советы победили Народные фронты, которые незамедлительно проголосовали за постановления о незаконности власти Советского Союза и, соответственно, о юридической ничтожности всего советского законодательства. Этими актами фактически провозглашалась национальная независимость от Москвы.

Вместе с успехами широкого движения росло и влияние тех его участников, кого мы могли бы назвать убежденными националистами. Стоит отметить, что зачастую они действовали автономно и регулярно демонстрировали раздражение слишком, по их мнению, «мягкой» позицией Народных фронтов. Так, в Латвии националисты призывали к максимально возможному игнорированию советской правовой и экономической реальности и скорейшему провозглашению независимости де юре и де факто. Кроме того, они считали возможным признавать право восстановить Латвийское государство только за лицами, являвшимися гражданами на 1940–й год, а также за их потомками.

Первым влиятельным латышским националистическим движением стало Движение за национальную независимость Латвии (ДННЛ). Своей целью оно провозгласило немедленное восстановление полного государственного суверенитета. Желая получить достаточную общественную легитимность, ДННЛ вместе с другими национальными организациями начала кампанию массовой регистрацию граждан Латвийской Республики и их потомков, а также создание т.н. гражданских комитетов(аналогичные мероприятия по регистрации граждан проходили и в Эстонии). Эта акция давала им основание претендовать на приоритет в политике Латвии; они порой находились в оппозиции к мероприятиям Народного фронта, иногда даже выступали его конкурентами на пути к власти. Опасность раскола в обществе вынуждало руководство Народного фронта идти на компромисс с требованиями националистов, бывших наиболее пассионарной компонентой движения. Например, именно вследствие их непримиримого отношения к факту пребывания 800 тысяч нелатышей, поселившихся на территории страны после войны, к 1991 г. возможность «нулевого» варианта предоставления гражданства, в соответствии с которым его получили бы все жители республики независимо от факта проживания их предков в Латвии до 1940 г., даже не обсуждалась. После обретения Латвией полной независимости в сентябре 1991 г. было принято постановление Верховного совета, закрепившее гражданские права только за жителями довоенной Латвии и их потомками. Натурализация приезжих нелатышей началась только несколько лет спустя, когда все основные институты национального государства уже были сформированы.

Аналогичное законодательство о гражданстве было принято и в Эстонии. Не удивительно, что по результатам первых парламентских выборов уже независимого государства в законодательном органе власти вообще не оказалось неэстонцев, хотя их доля от общего населения страны составляла чуть менее 40%. В Литве национальные меньшинства составляли всего 20% населения, и принятие дискриминационных мер выглядело на этом фоне бессмысленным: гражданство предоставили всем желающим.

Вскоре после обретения независимости Народные фронты прекратили свое существование, распавшись на различные партии и движения, отличавшиеся по масштабу и идеологическому наполнению. Впрочем, это вполне соответствовало логике развития национального государства: когда институты, обеспечивающие суверенитет нации как единой духовно-кровной общности, уже созданы, сохранение единства крайне неоднородного политического поля не только совершенно бессмысленно, но и препятствует осуществлению воли нации.

В заключение можно сделать некоторые общие выводы. Движение за независимость в Прибалтике прошло несколько этапов. Из массовых народных движений, объединявшихся на платформе широких общегражданских и социальных требований, формально не выходящих за пределы официального перестроечного дискурса, Народные фронты постепенно, умело используя изменения конъюнктуры внутри Советского Союза и вне его, трансформировались в политические структуры, в основе которых лежал этнический национализм. По мере обретения популярности и возможности доминировать в органах власти, лидеры фронтов стали открыто выдвигать программу решения национального вопроса и добиваться ее реализации. Конечной точкой маршрута движений стало провозглашение (де факто и де юре – раньше всех остальных республик СССР) национальной независимости, которая является наиболее совершенной формой бытия и предметом устремлений всякой политически зрелой нации.

Конечно, можно утверждать, что появление Народных фронтов в Прибалтике стало продуктом козней Госдепа США и предательства Горбачева, взявшего курс на сознательный развал великой державу. Однако объяснение природы этих движенийисключительноэтими обстоятельствами может удовлетворить разве что сторонников «двумерного» подхода к историческим процессам, по которому реальными движущими силами могут только власть – своя или чужая. Эти люди, стесненные узкими рамками парадигмы советского мышления, не верят в возможность самоорганизации граждан в целях защиты тех или иных интересов – от корпоративных до общенациональных, как и не признают за народом его субъектности – способности на деле, а не на словах быть источником власти, избираемой для защиты собственных интересов. И потому не вина эстонцев, латышей и литовцев в том, что в конце 1980-х их поддерживали на Западе и им же потворствовал Горбачев. Онивсего лишьвоспользовались тем шансом, который, во многом помимо их воли, предоставила история.