Значение Русской православной церкви для русской истории и культуры слишком велико и очевидно, чтобы о нём подробно распространяться. Русское православие – один из важнейших факторов, сформировавших нашу национальную идентичность. Но какова роль РПЦ как социального института сегодня, в процессе борьбы русского народа за свою политическую субъектность? В декабре прошлого – январе нынешнего года представители Московской патриархии неоднократно делали разного рода заявления на общественно-политические темы. Следует ли из них, что можно ожидать в лице церкви появления некоего общенационального лидера? Мне кажется, что ничего подобного, по крайней мере, в ближайшее десятилетие не произойдёт.

Совершенно очевидно, что все вышеуказанные заявления руководства РПЦ имели не программно-указующий, а дипломатически-прагматический характер. В них церковь не предлагала обществу своего видения дальнейшего развития России, а реагировала на сложившуюся ситуацию, стараясь найти в ней наиболее удобное для себя место. Причём реакция эта достаточно двусмысленная: и сторонники гражданского протеста, и «охранители» одинаково могут найти в данных заявлениях цитаты для обоснования своих позиций.

Перед нами действительно именно дипломатия действующей в своих интересах корпорации, которая кладёт яйца сразу в разные корзины, чтобы ни при каком исходе событий не оказаться в проигрыше. Трудно отказать такой дипломатии в трезвости и гибкости, но этого слишком мало для национального лидера. Между тем, такого рода дипломатия и определяет социально-политическую стратегию Московской патриархии с начала 90-х. Собственно тогда РПЦ и сделала свой исторический выбор.

Ещё в конце 80-х на церковь как на объединяющую русский народ силу, как на его духовного вождя возлагали надежду очень многие. Даже среди вменяемых атеистов по отношению к ней преобладал сочувственный интерес. Молодые интеллектуалы толпами шли креститься и воцерковляться. Ни одно массовое мероприятие национал-патриотов не обходилось без обязательного выступления духовного лица. Ореол былых страданий за веру был тем символическим капиталом, который мог бы при правильном его использовании действительно создать РПЦ прочный фундамент для выдающегося положения в общественной жизни - роли морального арбитра в глазах подавляющего большинства русских (а, следовательно, не только русских).

Но капитал этот был вложен в совсем другое предприятие: в выстраивание привилегированных отношений с новым российским государством, чья антирусская (и антихристианская) сущность просматривалась с его самых первых шагов. Цель была достигнута: РПЦ успешно вписалась в социально-политическую систему РФ, а её верхушка стала важной частью российского истеблишмента. Цена этой победы известна: резкое падение общественного авторитета церкви. Образ «толстого попа», разъезжающего на дорогой машине, в гораздо большей степени маркирует в народном сознании РПЦ, чем образ благочестивого бессребреника-подвижника (не сомневаюсь, что представители этого типа существуют в реальности, но их как-то не видно на авансцене церковной жизни).

Данная социальная стратегия и предопределила «дипломатичность» политического поведения и дискурса Московской патриархии, отмеченную выше. Благо, у РПЦ есть богатый исторический опыт по этой части, начиная, как минимум, с петровских времён.

При разговоре об общественной роли нашей церкви, неизбежно возникает тема социального христианства – насколько оно вообще присуще русскому православию? Безусловно, оно было в его истории. Например, такое яркое явление, как «боголюбство» или «боголюбчество», эволюционировавшее потом в старообрядчество. То, что говорили и делали Иван Неронов или Аввакум, вполне можно назвать социальным христианством. Но это явление было подавлено и маргинализированно романовским самодержавием, - церковь стала, по сути, государственным учреждением, а затем оказалась под жёстким прессом коммунистической власти; так что в течение трёх веков - XVIII, XIX и XX - говорить о социальном христианстве в Русской церкви не приходится.

Поэтому то, что произошло в начале 90-х - выбор новой, свободной церковью союза с Ельциным (а потом и с его наследниками) - во многом явился последствием этих трёх веков отсутствия социальной активности РПЦ в Российской империи и Советском Союзе. Был выбран привычный вектор социального поведения. Это не значит, что существовала некая фатальная, предопределённость такого сценария, в истории всегда есть варианты, но, конечно, у апробированных вариантов шансов всегда больше.

Таким образом, до недавнего времени социально-политическая роль РПЦ в РФ сводилась к духовной легитимации правящего режима в среде своих адептов, что не только не прибавило ей популярности, а, напротив, привело к ситуации, когда былая самоочевидность церковного авторитета для миллионов русских, находящихся за церковной оградой, исчезла, и его нужно завоёвывать заново. То значительное влияние, которым церковь, тем не менее, пользуется в России (и которое недавно было продемонстрировано многодневным массовым поклонением поясу Богородицы) не связано напрямую с его общественной функцией. Оно вытекает из положения РПЦ как самой значительной в России корпорации, занимающейся духовным врачеванием душевно неустроенных людей (преимущественно немолодых женщин), для которых она - своего рода духовный санаторий.

Но очевидно, что этих людей привлекает в церкви почти исключительно её ритуально-магические практики, социально-этическая сторона её деятельности для них второстепенна, они не мыслят её как некий центр новой христианской социальности. Более того, они, как правило, вообще асоциальны и далеки от какой-либо общественной активности. Приходы РПЦ не являются структурами социализации, а скорее местами коллективного забвения социальных (и личных) проблем. Таким образом, авторитет духовного санатория (действительно заслуженный и значительный) в социально-политической сфере церковь использовать не сможет.

Для тех же, кто активно участвует в общественной жизни (людей, как правило, самодостаточных и уверенных в себе) в первую очередь важна функция церкви как морального арбитра, говорящего правду, бескомпромиссно называющего чёрное – чёрным, а белое – белым. Именно этого ждали от РПЦ в конце 80-х – начале 90-х, именно это могло бы вернуть ей сегодня утраченный авторитет. Но это кардинально противоречит как её месту в социально-политической системе РФ, так и её традиционному «дипломатическому» дискурсу.

« Власть, которая не смогла вести себя ответственно перед народом, не могла или не хотела говорить с ним языком правды, пропагандировала ложные идеалы, способствовала коррупции, единственной целью которой было само обладание властью. Она фактически действовала против подлинных интересов народа и нашей страны ». Можно ли представить такую прямую речь в устах руководства МП? А ведь это говорят современные православные иерархи. Только не русские, а греческие.

Разумеется, церковь – не политическая организация и не должна заниматься политической борьбой, у неё своя задача – быть голосом совести для власти и для народа. Только выполняя эту задачу, она делается подлинным духовным вождём общества.

Но от верхушки РПЦ, озабоченной, прежде всего, благополучием церкви как особой корпорации, скорее можно ожидать, что в случае победы гражданского протеста она примкнёт к победителям (именно так повела себя Русская церковь после победы Февральской революции 1917 года) и постарается занять то же положение, которое занимала при прежнем режиме, чем то, что она сменит свою социальную стратегию в принципе.

Не сомневаюсь, что среди низового клира есть множество людей, жаждущих найти общий язык с пробудившимся русским обществом и попытаться вывести русское православие из трёхсотлетней парадигмы государственного сервилизма. Но пока возможных лидеров «православной реформации» не просматривается. Этому мешает, во-первых, ужасающе низкий интеллектуальный уровень нашего духовенства в целом, а, во-вторых, полная зависимость последнего от руководства МП – любой шаг вправо-влево будет расценен как побег с соответствующими последствиями. РПЦ – крайне жёсткая иерархическая структура, где всё исходит сверху. Прихожане (в силу преобладания среди них определённого социопсихотипа, описанного выше) не оказывают существенного влияния на её политику и не смогут в случае чего ни защитить потенциальных возмутителей спокойствия от репрессий, ни составить массовую поддержку потенциальному новому Аввакуму.

Наша церковь копирует наше государство - та же «трансцендентная» структура власти. Государство и церковь в России - единый проблемный узел. Лишь перестроив сами основы их организации, можно ждать каких-то перемен к лучшему. Но очевидно, что перестройка эта должна начаться с государства. Только после его принципиальной демократизации может произойти и демократизация церковной жизни. Но нынешняя РПЦ не в состоянии духовно возглавить этот процесс.

Сергей Сергеев