По материалам доклада на Белорусском международном медиафоруме (Минск, 29 мая)

Еще недавно было трудно себе представить, что первым международным визитом президента РФ после инаугурации будет поездка в Беларусь.

Преобладало стремление выглядеть частью клуба западных держав и западных элит. Сегодня это стремление к глобальному престижу никуда не делось, но возникло понимание того, что роль России как мировой державы определяется ее игрой на региональных сценах.

И, возможно, понимание того, что престиж державы во многом определяется ее отношениями с ближайшими союзниками. Должен действовать простой принцип: нашим другом быть выгодно, а врагом опасно. Здесь обе части формулы одинаково важны.

Важно также изменение горизонта стратегии. Наша внешняя политика эпохи т.н. «прагматизма» отличалась коротким расчетом выгод и приобретений. Интересы государства на постсоветском пространстве выглядели проекцией интересов энергетических компаний. Сейчас есть признаки более долгосрочного и комплексного расчета интересов, более длинной стратегии.

Главным образом, потому, что для этой длинной стратегии возникла институциональная платформа. Я имею в виду Таможенный союз и Единое экономическое пространство. Институты, собственно, и важны тем, что создают возможность для долгосрочной политики интересов.

Проект ТС и ЕЭП сегодня воспринимается как вполне состоявшийся, много говорится о его успехах. Основания для этого есть. Но я буду говорить о рисках. Сегодня мы находимся на той стадии, когда сама успешность проекта может стать источником новых вызовов и дилемм.

Одной из них является проблема расширения Таможенного Союза.

Что приоритетно: углубление интеграции, отладка регулирующих механизмов на наднациональном уровне или расширение и взаимная адаптация возникших структур с интересами и потребностями новых членов?

Ответ на этот вопрос зависит от ситуации. Например, поспешное расширение ЕС оказалось, в целом, не самым удачным примером для подражания. А вот не менее поспешное, экономически неподготовленное объединение Германии себя полностью оправдало. Просто у ФРГ были достаточно сильные исторические мотивы для того, чтобы идти на риски экономической разбалансировки, разбалансировки институтов и т.д.

В нашем случае – я имею в виду, у России и Белоруссии – такие сильные мотивы есть только в отношении Украины.

Ее присоединение к ТС действительно придало бы проекту новое, более высокое качество – благодаря масштабу рынка, сопоставимому уровню развития, потенциалу кооперации во многих отраслях и, конечно, культурно-этнической близости населения наших стран.

Но на Украине нет ни одной влиятельной политической силы, которая ставила бы цель присоединения к проекту, несмотря на все экономические выгоды, которые он несет.

Эта ситуация может измениться, но только после

- окончательного разочарования в перспективах евроинтеграции,

- появления серьезной экономической истории успеха на платформе ТС-ЕЭП.

Это значит, для того, чтобы в перспективе мы вышли на оптимальный сценарий расширения проекта – расширения в сторону Украины, – на данном этапе необходимо как раз его развитие в нынешнем формате. Т.е. интенсивное, а не экстенсивное развитие.

Но, к сожалению, может получиться иначе.

В прошлом году официальную заявку на вступление в ТС подала Киргизия. На политическом уровне в рамках ЕврАзЭС эта заявка была поддержана, создана рабочая группа, которая занимается подготовкой и реализацией этого решения. Видимо, она будет работать довольно долго, учитывая большое количество проблем, как для структур ТС, так и для самой Киргизии, возникающих при ее присоединении к союзу. Но политическое решение заявлено.

Точно так же, оно заявлено, хотя и не оформлено официально, в отношении Таджикистана. Недавно руководство МИД РФ высказалось по этому поводу вполне определенно. Т.е. в случае успешного присоединения Киргизии процесс пойдет дальше.

Хотя предполагаемые сроки вступления Киргизии и Таджикистана в Таможенный союз разные, проблемы, возникающие в этой связи, практически идентичны. Поэтому я буду рассматривать их совокупно.

1. Самое очевидное – это большой перепад в уровне развития между странами ТС и его потенциальными членами.

А) Экономического развития: подушевой ВВП Киргизии – порядка $1000. Но дело не только в формальных показателях, а в структурных. В экономике абсолютно доминирует теневой и даже прямо криминальный сектор, замешанный на контрафакте и наркотрафике. В корне изменить эту ситуацию возможно, наверное, только в режиме прямого внешнего управления. Т.е. фактически невозможно (поскольку чревато неприемлемыми рисками и издержками для Москвы. Не говоря уже о «суверенитете» самих республик).

Б) Социального развития: системы образования, социализации в этих странах либо не работают должным образом, либо, если и работают, все больше отдаляются от России, от наших общих цивилизационных стандартов. Особенно это касается Таджикистана и юга Киргизии, где дерусификация шагнула очень далеко.

2. В совокупности эти два взаимосвязанных процесса – экономическая и социальная архаизация стран региона – порождают ту проблему, которая сегодня очень болезненна для России. Приток мигрантов – в большом количестве и в очень низком качестве.

Необходимые нам меры протекционизма на рынке труда будут крайне затруднены участием стран-доноров миграции в Таможенном союзе. Понятно, что единый рынок труда оформляется только на уровне ЕЭП. Но требования более продвинутого этапа интеграции будут неизбежно учитываться уже на старте. Соответственно, системные, долгосрочные ограничительные меры будут невозможны.

3. Следующая проблема, о которой вскользь уже упомянуто – полупрозрачность границ. Киргизии – с КНР, Таджикистана – с КНР и Афганистаном. Интеграция Киргизии и Таджикистана в Таможенный союз – это интеграция китайской контрабанды и афганского наркотрафика.

Искренне надеюсь, что внутрироссийский лоббизм в пользу их вступления никак не связан с возникающими на этой почве интересами.

Наверное, остроту проблемы мог бы снять всеобъемлющий внешний контроль над границами этих республик. Это вообще условие-минимум для обсуждения вопроса об их участии в ТС.

Способны ли обеспечить такой контроль Москва, Минск или Астана – этот вопрос я оставлю риторическим. Но вот то, что сами республики на такой контроль ни в коей мере не согласятся, сомнений не вызывает – слишком велика зависимость от криминального уклада.

4. В легальной плоскости, если брать торговлю республик с КНР, тоже нет готовности что-то менять, сужать коридор для китайского ширпотреба. Хотя сама Киргизия выступает инициатором присоединения к ТС и выражает в нем крайнюю заинтересованность, она требует уступок и преференций. В том числе – возможности сохранения низких барьеров для импорта и реэкспорта китайских товаров. Дополнительная экспансия китайских товаров на отдельных рынках уже стала одной из издержек создания ТС. Соответственно, эта проблема будет усугубляться.

5. И последнее, по порядку, но не по важности. В ТС и ЕЭП действует консенсусный механизм принятия решений. Точнее, коллегия Евразийской экономической комиссии голосует двумя третями, но на уровне Совета комиссии, где принимаются принципиальные решения, должен быть консенсус. Это значит, что принятие в структуру даже самого незначительного в смысле объема экономики и проблемного партнера открывает ему полный доступ к блокированию решений.

Мы помним, как иногда пользовались правом вето новые члены ЕС, когда маленькая страна из соображений торга по частным вопросам могла блокировать масштабные, системные процессы. Думаю, потенциальные новые члены ТС будут использовать эту технологию куда более активно. В том числе, по объективным причинам: их нужды, приоритеты и проблемы действительно очень специфичны. Но именно поэтому подстраивать, адаптировать под них приоритеты структуры в целом – что, еще раз повторю, будет неизбежно в силу действующего механизма принятия решений – значит поставить крест на амбициях проекта. По сути, дальнейшая интеграция будет заблокирована. Мы будем заняты бесконечной адаптацией отстающих, а не движением вперед.

Чем сбалансированы эти очевидные минусы? Что на другой чаше весов?

Часто говорится о находящихся на территории республик привлекательных активах. Это гидроэнергетика, некоторые остатки военной промышленности, минеральные ресурсы. Но все эти активы могут быть освоены российским или казахстанским капиталом и вне рамок Таможенного союза. И отчасти уже осваиваются. У Москвы и без ТС достаточно рычагов влияния на ситуацию, чтобы в той же энергетической сфере разговаривать с сильных позиций.

Поэтому реальные аргументы лежат где-то в другой плоскости, и они выражаются в двух словах: география и пропаганда.

Географический аргумент состоит в том, что горы, проходящие по территории Киргизии и Таджикистана, являются естественными границами региона. Они были обустроены в советское время, их легче контролировать и защищать. Но легче, увы, только в техническом смысле, а не в политическом – реального контроля союзников над своими границами республики не допустят. А если есть политическая воля для того, чтобы добиваться такого контроля – прекрасно, давайте это делать в рамках ОДКБ. Организации, которая является донором безопасности для региона. Она должна наполняться реальным содержанием, противодействуя трансграничным угрозам, в т.ч. связанным с наркотрафиком.

Что же касается пропагандистской стороны дела, то, здесь, конечно, преобладает стремление продемонстрировать наглядные, зримые успехи интеграционного проекта. И одним из свидетельств успеха видится расширение.

Стоит ли во имя большого политического пиара жертвовать реальными жизненными интересами общества – вопрос, который «имперская» власть далеко не всегда решает в пользу общества. Так что этот аргумент приходится учитывать всерьез.

Понятно, что включить в Таможенный союз Киргизию проще, чем привлечь в него Украину. Проще, чем перейти на новый уровень интеграции – я имею в виду создание валютного союза. Но проще – не всегда лучше.

В данном случае, пиар может оказаться крайне сомнительным. Если словосочетание «Евразийский союз» будет ассоциироваться у жителей России с наркотрафиком, контрабандой и миграционным беспределом, то вкус к любым интеграционным начинаниям будет утрачен надолго.

Думаю, оставшееся до принятия окончательных решений время мы должны использовать для того, чтобы это стало ясно всем - даже тем, кто их принимает.